Чтобы понять ситуацию, сложившуюся в 1793 г. на юге Фран-ции, необходимо отрешиться от бытующего у нас стереотипа, что современные границы этого государства существовали всегда и жили там исключительно французы, говорившие, естественно, по-французски. В действительности, когда французские короли начали собирать земли вокруг своего домена, на юге Франции говорили на провансальском гасконском и баскском языках, на западе - на бретонском (кельтском) языке, в Эльзасе и Лотарингии - на немецком, а на Корсике в ходу был диалект итальянского языка.
Фактически и окончательно под королевскую власть большинство французских провинций попало после окончания Фронды в начале царствования Людовика XIV, а другие еще позже. Так, Корсика была захвачена Францией в мае 1769 г. Именно там спустя три месяца, 15 августа 1769 г., в семье адвоката Карло Марии Буона-Парте родился сын Наполионе. Кстати, учиться французскому языку будущий император начал только в 10 лет, поступив в школу на материке.
Французские монархи жестко подавляли любые сепаратистские тенденции в провинциях. Но и с падением королевской власти в этом плане мало что изменилось. Прежде чем отрубленная голова Людовика XVI скатилась в корзину, революционеры четко сформулировали свою позицию: «Французская республика едина и неделима». Жирондисты, якобинцы, термидорианцы отправляли друг друга на гильотину, но не касались этого постулата. Революционеры оказались даже бόльшими сторонниками унитарного государства, чем Бурбоны. На момент начала Великой французской революции в 1789 г. Француз-ское королевство было разделено на провинции, многие из которых образовались 300-800 лет назад. Провинции имели свои парламенты, законы, там собирались свои налоги. Революционеры упразднили деление на провинции, а вместо каждой из них создали десятки департаментов с существенно урезанными правами. Эта мера и спасла Францию от развала.
Деятельность революционного правительства во Франции на-толкнулась на решительное сопротивление провинций. В Вандее, Бретони и других северо-западных областях мятежники выступали против «тирании Парижа» в основном под монархическими и клерикальными лозунгами. А вот на Корсике (французском Кавказе) о восстановлении монархии никто и не заикался. Все корсиканские кланы дружно потребовали «незалежности» для острова. Вытурив со своей земли республиканские власти, корсиканцы немедленно начали межклановую войну. Среди беженцев, покинувших остров в поисках спасения от террора захватившего Корсику клана Паоли, было и семейство Буона-Парте.
Летом 1793 г. мятеж подняли южные французские города Лион, Тулуза, Марсель и Тулон. Среди мятежников встречались и роялисты, но подавляющее большинство требовало создания «федерации департаментов», независимой от парижских «тиранов». Сами мятежники именовали себя федералистами. Восставших энергично поддерживали англичане.
22 августа 1793 г. республиканцы под предводительством генералов революционного времени овладели Лионом, а на следующий день Марселем. Но Тулон оказался непреступен.
В самом начале XVIII в. в Тулоне по проекту знаменитого фортификатора Вобана возвели неприступную береговую крепость. В 1707 г. в ходе «войны за испанское наследство» не менее знаменитый полководец принц Евгений Савойский безуспешно штурмовал ее. А во время войны с Англией в 70-х гг. XVIII в. укрепления Тулона были еще более усилены.
К 1793 г. сухопутная оборона Тулона состояла из крепости (цитадели) и восьми отдельных фортов, расположенных на господ-ствующих высотах. Форты не позволяли даже самым дальнобой-ным орудиям обстреливать порт и город. Форт Ла-Мальг - правый фланг обороны, прикрывал тыл всех прибрежных батарей большого рейда до самого мыса Брюн. Форты Артиг, Св. Катрин, Фарон прикрывали северо-восточную часть города. Северная часть была защищена редутами Красный и Белый, а также фортом Поммие. Форт Мальбоске с прилежащими батареями прикрывал западную часть Тулона.
Малый рейд представлял собой внутренний натуральный бас-сейн диаметром 3,7 км. В его восточной оконечности на довольно крутом склоне располагался город. Здесь бассейн сужался двумя мысами противоположных берегов, которые отделяли малый рейд от большого, сообщавшегося непосредственно с морем. На оконечностях мысов, образовывавших вход (или ворота), распола-гались форты: Ла-Грос-тур и Эгильет. Расстояние между укреплениями составляло 600 м. Эти форты запирали вход на малый рейд.
В момент начала мятежа на рейде Тулона стояла французская эскадра, состоявшая из 18 кораблей и нескольких фрегатов. Кроме того, в доках ремонтировалось еще несколько кораблей.
В командах кораблей царил разброд: бόльшая часть офицеров была настроена пророялистки. Но все решили захваченные сепаратистами пушки береговых батарей, направленные на корабли. В итоге Средиземноморский флот Франции присоединился к мятежникам.
28 августа 1793 г. 40 английских кораблей под командованием адмирала Худа вошли в захваченный федералистами Тулон. В руки англичан попала большая часть Средиземноморского флота и военные запасы громадного арсенала. Вслед за англичанами в Тулон прибыли испанские, сардинские и неаполитанские войска - всего 19,6 тыс. человек. К ним присоединились 6 тыс. тулонских федералистов. Командование над экспедиционным корпусом принял испанский адмирал Грациано. Комендантом Тулонской крепости стал английский «инженерный генерал» О’Хара.
Союзники разоружили тулонскую национальную гвардию, которая казалась им ненадежной, и распустили часть судовых команд французской эскадры. 5 тыс. матросов - бретонцев и нормандцев, причинявших им особое беспокойство, были посажены на четыре французских корабля, превращенных в транспорты, и отправлены в Рошфор и Брест.
Как видим, конфликт был не столько социальным - революционеры против роялистов, сколько национальным: северян выгнали, а южан (провансальцев) оставили.
В Париже известие о занятии Тулона англичанами произвело эффект разорвавшейся бомбы. В особом послании Конвент обратился ко всем гражданам Франции, призывая их на борьбу с тулонскими мятежниками. «Пусть наказание изменников будет примерным, - говорилось в обращении, - изменники Тулона не заслуживают чести называться французами». Конвент не стал вступать в переговоры с мятежниками. Спор о единой Франции должны были решить пушки - последний довод королей. В течение нескольких недель пали незащищенные города Тулуза, Лион и Марсель.
К концу августа к Тулону подошла республиканская армия, с «бору по сосенке» сформированная из отдельных частей разных армий и добровольцев из центральных департаментов Франции. Руководил республиканцами 42-летний генерал Карто, начавший свою службу драгуном, потом ставший жандармом, затем - художником. В бурное революционное время Карто за несколько недель сделал головокружительную карьеру и стал командующим армией. Нетрудно догадаться, что «тулонский орешек» оказался вольному художнику не по зубам.
Да что вольный художник: пожалуй, любой полководец, действуя по канонам военной науки, не смог бы решить поставленную задачу. Борьба за форты неминуемо затянулась бы на долгие месяцы. Республиканцы не имели флота, и в Тулон по морю беспрепятственно прибывали бы боеприпасы, подкрепление и провиант.
Но и без Тулона республиканцы вели войну на два фронта - с интервентами на западе и с шуанами в Вандее. Осенью 1793 г. под вопросом было само существование Французской республики. Положение с Тулоном могло спасти только чудо. И оно свер-шилось.
Карто удалось только осадить город и вести стычки на линии фортов. В ходе боев был тяжело ранен начальник осадной артиллерии республиканцев майор Доммартен. Одним из комиссаров в армии Карто служил корсиканец Саличетти, близкий к клану Буона-Парте. Кроме того, по сведениям историка Флишмана, Жозеф Буона-Парте и Саличетти были связаны через масонские ложи. Саличетти способствовал назначению 24-летнего капитана Наполионе Буона-Парте на должность начальника осадной артиллерии.
То, что Тулон практически неприступен с суши, Наполионе понял сразу, и одновременно увидел слабое место в позиции противника - форт Эгильет, который контролировал выход с малого рейда Тулона в большой. Позднейшие историки назовут Эгильет «ключем к Тулону». Это вовсе не так: пушки Эгильета могли блокировать Тулон с моря, но они не доставали ни до города, ни, тем более, до цепи окружавших его фортов. Да и блокада с моря не могла быть плотной: суда могли прорываться ночью, а при хорошем ветре и днем. Другой вопрос, что при этом они бы несли тяжелые потери. И, если бы город защищали, к примеру, русские или японцы, то взятие Эгильета оказалось бы просто тактическим успехом, и оборона продолжалась бы не-предсказуемое время (вспомним блокированный с моря Севастополь в 1854-1855 гг. или Порт-Артур в 1904 г.)
Но Наполионе имел гениальную способность мгновенно оценивать весь массив информации и принимать единственно верное решение. Тут были учтены не только география и баллистика пушек, но и психология врага: ради французского города англичане никогда не пожертвуют кораблями. Английский флот начнет уходить, точнее, бежать, чтобы не быть запертым в Тулонской бухте. Естественно, у кого-то из федералистов сдадут нервы, они кинутся на корабли, поток бегущих примет лавинообразный характер и организованное сопротивление прекратится.
На военном совете Буона-Парте, ткнув пальцем на карте в форт Эгильет, воскликнул: «Вот где Тулон!». «А малый, кажется, не силен в географии», - последовала реплика Карто. Затем генерал посоветовал Буона-Парте отправиться в Марсель, где имелась огромная древняя кулеврина (длинноствольное артиллерийское орудие), то ли XVI, то ли XV в. Позже Наполеон напишет: «Штаб армии решил, что сдача Тулона зависит только от этой пушки, что она обладает чудесными свойствами и стреляет по меньшей мере на два лье (авт. - 8 км). Начальник артиллерии убедился, что эта пушка, к тому же чрезвычайно тяжелая, вся перержавела и не может нести службу. Однако пришлось затратить немало сил и средств, извлекая и устанавливая эту рухлядь, из которой сделали лишь несколько выстрелов».
Капитан нажаловался комиссару Конвента Огюстену Гаспара-рену, который до революции служил капитаном королевской ар-мии. Гаспарен во всем согласился с Буона-Парте и послал курьера в Париж, добиваясь смещения Карто.
Через несколько дней Гаспарен скончался, но его записка про-извела в Конвенте нужное действие. Карто был снят с должности, и вместо него в Тулон направили «генерала революционного времени» Доппе. До революции сей стратег был медиком, а на досуге писал любовные романы. В операциях под Тулоном его литературные навыки помочь не могли, и через 10 дней он был отрешен от должности. Командующим назначили генерала Дюго-мье.
25 ноября 1793 г. был созван военный совет, где, кроме воен-ных, участвовали комиссары Саличетти, Рикор, Фрерон и Огюстен Робеспьер (младший брат Максимилиана Робеспьера). Комиссары Конвента решительно поддержали план Буона-Парте. Дюгомье присоединился к ним, ибо спорить с братом абсолютного диктатора Франции явно не стоило. Буона-Парте предложил блокировать Ту-лон с моря. По его словам для этого достаточно было выставить две батареи: одну батарею из тридцати 36- и 24-фунтовых пушек, четырех 16-фунтовых орудий, стреляющих калеными ядрами, и десяти мортир системы Гомер на оконечности мыса Эгильетт, а другую, такой же силы, на мысе Балагье. Обе эти батареи будут отстоять от большой башни не далее как на 700 туазов и смогут обстреливать бомбами, гранатами и ядрами всю площадь большого и малого рейдов.
Необходимо заметить, что к этому времени армия осаждающих возросла до 30 тыс. человек. Тем не менее, республиканские власти в Марселе узнали, что по-настоящему осада даже не начиналась, так как против фортов и сооружений долговременной фортификации не были еще заложены траншеи. Поэтому в Конвент из Марселя полетело письмо с предложением снять осаду Тулона, очистить Прованс и отступить за реку Дюранс.
На снятие осады надеялся и главнокомандующий войсками интервентов генерал О’Хара. Для перехода в контратаку он ожидал прибытия в Тулон эскадры с подкреплением из 12 тыс. пехотинцев и 2 тыс. кавалеристов. О’Хара рассчитывал снять осаду и захватить тяжелую артиллерию республиканцев. Одновременно с запада должна была нанести удар армия пьемонтского короля Виктора-Амедея III. Так что план капитана Буона-Парте был спасительной соломинкой для командования осаждающих.
По приказу Буона-Парте против форта Эгильет было по-строено шесть пушечных и мортирных батарей, причем передовые батареи и укрепления противника разделяло всего 400 м.
В целях маскировки отвлекающий удар наносился по форту Мальбоске, то есть с диаметрально противоположной стороны. Там была сооружена батарея «Конвент», где установили восемь 24-фунтовых пушек и четыре 3-пудовые мортиры. 29 ноября ее посетили комиссары Конвента и приказали открыть огонь по неприятелю. Отвлекающий маневр достиг цели.
На рассвете следующего дня 7 тыс. неаполитанцев и англичан во главе с самим О’Хара атаковали «Конвент». Часть республиканцев была перебита, а остальные бежали. Интервенты заклепали тяжелые осадные орудия.
Капитан Буона-Парте повел отряд гренадеров в контратаку. Англичане и неаполитанцы бежали, а О’Хара был ранен и взят в плен самим Наполионе.
Позже, описывая эти события в своих мемуарах, Наполеон слукавил: «Генералу Мюре довольно некстати пришло желание, воспользовавшись порывом войск, взять штурмом форт Мальбоске, что оказалось невыполнимым». Но ведь Буона-Парте сам был в первых рядах атакующих республиканцев. Причем здесь Мюре? Просто орудия форта Мальбоске расстреляли республиканцев картечью, и поэтому императору, составлявшему мемуары, было обидно за эту маленькую тактическую неудачу.
15 и 16 декабря тридцать 24-фунтовых пушек и 15 тяжелых мортир непрерывно бомбардировали форт Мюрграв, прозванного англичанами «Малым Гибралтаром». Все орудия форта были приведены к молчанию. В ночь с 16 на 17 декабря 2,5 тыс. отборных егерей и гренадеров пошли на штурм. Две первых атаки республиканцев были отбиты, и тогда сам Буона-Парте повел в атаку резервную колонну. В три часа утра наступающие ворвались в форт. Первым прошел через амбразуру капитан Мюирон, впоследствии одна из звезд «когорты Бонапарта». К пяти часам утра весь Мюрграв оказался в руках республиканцев.
Английское командование быстро оценило ситуацию: францу-зам требовалось немногим более суток, чтобы привести форт в бое-способное состояние и подвезти новые орудия, а далее английский флот запирался на внутреннем рейде Тулона. Сразу же 17 декабря началась посадка войск интервентов и мятежников на корабли. На следующее утро англичане покинули Тулон. Республиканцам не хватило каких-то 4-х часов, чтобы привести в боеготовность батареи «Малого Гибралтара». Но один английский фрегат все же был сожжен калеными ядрами.
Уходя, англичане подожгли в Тулоне арсенал, портовые и военные склады и 12 французских кораблей. Останки этих затонувших кораблей потом 8 лет разбирали французские и неаполитанские водолазы.
Расчет Бонапарта полностью оправдался: интервенты не захотели жертвовать флотом и людьми, а боевой дух мятежников после бегства англичан был сломлен. Уже вечером 18 декабря республиканцы, практически не встречая сопротивления, вошли в озаренный пожарами Тулон.
22 декабря 1793 г. Робеспьер-младший и Саличетти своей властью комиссаров присвоили Бонапарту воинское звание бригадного генерала. Отправляя представление на утверждение в Комитет общественного спасения, генерал Дюгомье написал: «Наградите и выдвиньте этого молодого человека, потому что, если по отношению к нему будут неблагодарны, он выдвинется сам собой».
25 декабря в Париже по случаю взятия Тулона был устроен национальный праздник. Естественно, что производство капитана Бонапарта в генералы было утверждено правительством. В истории Европы начиналась новая глава.
Наша справка
Артиллерия в ходе сражения при Тулоне
Важную роль в осаде Тулона сыграли французские мортиры, находившиеся на вооружении как республиканцев, так и сепаратистов. Современному читателю они, на первый взгляд, могут показаться совершенно одинаковыми - дескать, какие-то ступки.
На самом же деле, чтобы достичь наибольшей эффективности при меньшем весе, французские инженеры создали несколько типов пороховых камор. Например, цилиндрическая камора 12-дюймовой мортиры системы Жана Батиста де Грибоваля. Или же коническая камора 12-дюймовой мортиры Гомера (изготавливались с 1785 г.). Благодаря большой каморе конической формы понижалась плотность заряжания и существенно возрастала живучесть артиллерийского орудия.
Ну а 12-дюймовая мортира системы де Вольера, по всей видимости, вообще была первой в истории реализацией газодинамической схемы вос-пламенения. Здесь пороховая камора представляла собой «грушу», узкой частью (соплом) соединенную с каналом (котлом мортиры). Подобная схема давала выигрыш в кинетической энергии снаряда за счет динамического удара газов.
Александр ШИРОКОРАД
Иллюстрации из архива автора
Пробыв на Корсике несколько месяцев и не добившись никаких результатов, он снова уехал в полк и увез с собой младшего брата Люсьена, чтобы уменьшить расходы матери по дому. Братья поселились в Балансе, куда снова был переведен полк. Бонапарт по-прежнему голодал и много работал, изучая математику, право, философию, военную историю и многое другое. «Я большой любитель анализа... Почему и как - это настолько нужные вопросы, что ими нигде не лишне задаваться».
Он еще дважды побывал на Корсике и окончательно разошелся с Паоли, который в конце концов решил отделить остров от Франции и перейти на сторону англичан. Незадолго до захвата острова британцами в июне 1793 года Наполеону удалось бежать с Корсики и увезти с собой мать и всю семью. Едва они скрылись, как их дом был разграблен сепаратистами.
Начались годы тяжелейшей нужды. Большая семья была совсем разорена, и уже капитану Бонапарту приходилось содержать мать и семерых братьев и сестер. Кое-как он их устроил сначала в Тулоне, потом в Марселе. Потянулась трудная и скудная жизнь, месяцы проходили, не принося никакого просвета. И вдруг служебная рутина закончилась самым неожиданным образом...
Сентябрь-декабрь 1793 года
С этой осады утвердилась репутация Наполеона. Все генералы, народные представители и солдаты, знавшие о мнениях, которые он высказывал... все те, кто были свидетелями его деятельности, предрекали ему ту военную карьеру, которую он потом сделал
Наполеон. Осада Тулона
Летом 1793 года Французская республика переживала критический момент. Армии интервентов на всех фронтах перешли в наступление, Бельгия была потеряна, испанцы просачивались через горы, в Вандее усиливалась прокоролевская коалиция. Внутренняя контрреволюция смыкалась с внешней. Роялисты, фельяны, жирондисты объединялись для свержения якобинской власти. Вся Европа - Англия, Пруссия, Австрия, Голландия, Испания, германские и итальянские государства - сплотилась в могущественную контрреволюционную коалицию. 22 августа 1793 года роялисты Тулона изгнали или перебили представителей революционной власти и призвали на помощь крейсировавший в западной части Средиземного моря английский флот. Британская эскадра вошла на Тулонский рейд и высадила 5-тысячный десант. Над городом поднялось белое знамя Бурбонов. Позднее на помощь мятежникам прибыли морем испанские, неаполитанские и пьемонтские войска. К концу сентября гарнизон Тулона насчитывал уже 14 000 солдат.
Революционная армия осадила город с суши. Для проведения операции из Альпийской армии была выделена дивизия Карто в 12 000 человек и из Итальянской армии - дивизия Лапуапа в 6000 человек. Главнокомандующим осадными войсками Конвент назначил генерала Карто. Осада шла вяло и неуспешно. Политическим руководителем армии, усмирявшей восстание роялистов, был знакомый Бонапарта корсиканец Саличетти, вместе с ним выступавший против Паоли. И когда на прием к комиссару Конвента явился молодой капитан Бонапарт, он был встречен радушно. После беседы Саличетти сразу предложил ему ответственное поручение - командовать артиллерией в армии, осаждавшей Тулон. В начале сентября назначение состоялось.
Так началось восхождение Наполеона Бонапарта. К Тулону были прикованы взоры всей Франции. Битва за него имела не только военное значение - это было, прежде всего, политическое сражение, республика не могла его проиграть. Саличетти представил Бонапарта депутатам Конвента: Гаспарену, младшему Робеспьеру, генералу Карто.
Карто был сорокадвухлетний здоровяк, в прошлом - драгун, затем - художник, занимавшийся батальной живописью. Он не имел ни военного, ни какого-либо иного образования и восполнял его отсутствие крайней самоуверенностью и «революционным сознанием». По случайному стечению обстоятельств, возможному только в такое бурное время, он за три месяца дослужился от полковника до дивизионного генерала, а затем командующего армией. С точки зрения Бонапарта, Карто «ничего не понимал ни в крепостях, ни в осадном деле». Карто хвастливо рассказывал Бонапарту о своем плане взятия Тулона и повез его с собой осматривать позиции. Все увиденное и услышанное показалось Наполеону смехотворным. По его мнению, за 24 дня со дня начала осады не было сделано ровным счетом ничего.
Вся артиллерия армии состояла из двух полевых батарей, трех батарей конной артиллерии и из восьми 24-фунтовых пушек, взятых из морского арсенала. Бонапарт должен был начинать с азов - с создания осадного парка. Он немедленно принялся за дело, изумляя всех энергией, с которой собирал под Тулоном пушки, рассеянные по всему побережью. Спустя шесть недель здесь насчитывалось более ста тяжелых орудий - дальнобойных мортир, 24-фунтовых пушек и достаточное количество боеприпасов к ним. На самом берегу моря по приказу начальника артиллерии были построены две батареи, названные батареями Горы и Санкюлотов. Именно их огонь очень скоро вынудил корабли противника очистить малый рейд.
Крепость Тулон.
В конце сентября осаждавшие собрали военный совет для решения вопроса о том, с какой стороны вести главную атаку города - с восточной или с западной. Общее мнение было следующим: атаковать следует с запада и здесь сосредоточить главный осадный парк. С восточной стороны Тулон был прикрыт фортами Фарон и Ла-Мальг, с западной же находился только один форт Мальбоске, представлявший собой лишь простое полевое укрепление. Майор Бонапарт предложил совершенно другой план - не штурмовать город с суши, а заставить английскую эскадру покинуть Тулонский рейд, что неизбежно повлекло бы за собой эвакуацию иностранных войск. В этом случае крепость пала бы сама.
Эта задача, по его замыслу, возлагалась на артиллерию, которая должна была быть поставлена в долговременных укреплениях, возведенных на полуострове, разделявшим рейд на две части. Нужно было установить всего две 44-пушечных батареи: одну на оконечности мыса Эгильетт, а другую - на мысе Балагье, что давало возможность обстреливать английскую эскадру в любой точке рейда.
План мог показаться на первый взгляд слишком простым. Но именно в этой простоте и была его неотразимая сила. Трудность заключалась в Карто. С надменностью невежды он считал свое мнение непререкаемым.
Самое смешное, что Бонапарт выдвигал свой план на третий день по прибытии в армию, когда полуостров еще даже не был занят противником, но Карто не понял идеи. Зато значение полуострова быстро оценили англичане и вскоре, высадив десант, возвели на его вершине форт, который получил название Малый Гибралтар и защищался 4-тысячным гарнизоном. К концу октября противник настолько укрепился, что об атаке нельзя было и думать.
Теперь нужно было ставить хорошие батареи, чтобы смести возведенные противником укрепления и заставить замолчать артиллерию форта. И все равно, именно в этом пункте Бонапарт видел уязвимое место всей обороны Тулона. Но у командующего была масса собственных идей, от которых начальник артиллерии зеленел от злости: Карто, ни с кем не советуясь, переставлял батареи под влиянием какой-нибудь внезапно пришедшей в голову мысли или выдвигал постоянно меняющиеся проекты; однажды в отсутствие Бонапарта он приказал убрать сильно досаждавшую англичанам батарею Горы под тем предлогом, что канониры несут здесь слишком большие потери.
Наконец Бонапарт представил депутату Конвента Гаспарену доклад, в котором откровенно рассказал о разногласиях с командующим армией и предложил свой план действий, сопровождая его советами общего вида: «Артиллерийский огонь необходимо всегда направлять в одну точку. Когда брешь в обороне противника пробита, соотношение его сил нарушается, сопротивление становится тщетным, и его территория отвоевана. Чтобы выжить, нужно дробить свои силы, чтобы атаковать, нужно их объединять. Без единства в командовании победы не видать». Как кадровый военный Гаспарен во всем согласился с Бонапартом и послал курьера в Париж. Карто был смещен и отозван.
Настоящая известность придет к Бонапарту после осады Тулона. В сентябре Саличетти назначает его командующим артиллерией армии Карто взамен раненного под Оллиулем Даммартена. Подойдя к Тулону, Бонапарт производит смотр своей артиллерии, состоящей из двух 24-миллиметровых орудий, двух 16-миллиметровых и двух мортир. Негусто. Мало боеприпасов, однако прицельный огонь компенсирует нехватку личного состава и снаряжения. Сменивший Карто генерал Доппе напишет в своих «Мемуарах»: «Множество талантов сочеталось в этом молодом офицере с редкой отвагой и поразительной неутомимостью. Когда бы ни пришел с проверкой, я всегда заставал его за исполнением своих обязанностей. Если он нуждался в отдыхе, то находил его тут же на земле, закутавшись в шинель, ни на минуту не покидая своей батареи».
Тогда же Бонапарт сводит знакомство с молодыми офицерами, которые сделают при нем карьеру: Дюроком, Мармоном, Виктором, Сюше, Леклерком, Дезе.
«Как-то раз, когда одна из батарей занимала позицию, - рассказывал позднее император Лас Казу, - я попросил подойти какого-нибудь грамотного сержанта или капрала. Некто вышел из строя и прямо на бруствере стал писать под мою диктовку. Едва он закончил, как упавшее поблизости ядро запорошило письмо землей. "Благодарю вас, - сказал писарь, - песка не надо". Сама шутка, а также невозмутимость, с какой она была произнесена, привлекли мое внимание и обеспечили будущность этому сержанту. Им оказался Жюно».
Комиссары Конвента предлагают присвоить капитану Бонапарту звание майора. В пику бездарному военному коман-дованию Бонапарт выдвигает свой план штурма, обосновывая его эффективность. В самом деле, для него очевидно, что взятие высоты Эгильет вынудит англичан покинуть рейд. Для этого необходимо завладеть фортом Мюльграв, именуемым Малым Гибралтаром, контролирующим подступы к высоте. 25 ноября Дюгомье одобряет этот план действий. 11 декабря 1793 года принимается решение о начале операции. Пять дней спустя в ходе артподготовки ударная волна сбивает Бонапарта с ног. Смерть осенила его своим крылом. Штурм начался. 17 декабря в час ночи форт Мюльграв пал. Во время штурма удар полупики ранил Наполеона в бедро. 18-го англичане эвакуируют Тулон, а 22-го комиссары Конвента назначают Бонапарта бригадным генералом. 6 февраля 1794 года Конвент утвердит присвоение этого звания.
По протекции Робеспьера-младшего он назначается командующим артиллерией. Саличетти направляет его в Ниццу для подготовки экспедиции против Корсики. Один за другим Бонапарт разрабатывает планы нападения на Италию. Осуществлен предложенный им вариант обхода Альп, удерживаемых армией короля Сардинии, и захвата Онельи. 9 апреля 1794 года Онелья пала, что явилось очередным подтверждением полководческого дара генерала Бонапарта. И все же, несмотря на протекцию Робеспьера-младшего, Комитет общественного спасения, похоже, не проявляет особого восторга. Карно призывает к войне до победного конца… на испанской границе. Бонапарт посылает в Конвент докладную записку, озаглавленную «Заметки о положении пьемонтской и испанской армий», в которой обосновывает преимущества нападения на Пьемонт. Он убежден, что война с Испанией неминуемо выльется в затяжную, а с учетом патриотических настроений испанского народа потребует огромных людских и материальных затрат. В 1808 году он не вспомнит об этих аргументах. Кроме того, поскольку Австрия - противник номер один, необходимо, чтобы военные действия «прямо или косвенно велись против этой державы», тогда как война с Испанией никак не осложнит положения императора. Зато, «если начнут наступление армии, развернутые на границе с Пьемонтом, это вынудит австрийскую корону приложить усилия к сохранению своих итальянских владений. С этого момента наступление впишется в общую концепцию нашей войны… В случае успеха мы со временем могли бы начать войну с Германией, напав на Ломбардию, Гессен и Тирольское графство, тогда как наши армии на Рейне нанесли бы удар в самое сердце империи».
Именно на Италию - наиболее уязвимое место вражеской обороны - должно быть направлено острие атаки. Наступление же по всем фронтам, к которому призывают в Комитете общественного спасения, обречено на провал.
«Республика не выдержит войны всеми четырнадцатью армиями, ей не хватит офицеров, орудий и кавалерии. Начать наступление по всем фронтам - значит совершить стратегический просчет: надо не распылять, а концентрировать имеющиеся силы. Существует такой способ ведения войны, как локальная осада: вся сила удара направляется на какой-то один участок фронта, пробивается брешь в обороне, равновесие нарушается, сопротивление становится бессмысленным, и опорный пункт взят».
Разумеется, итальянская кампания не должна заслонять собою конечную цель - Австрию. Реалистически мыслящий Бонапарт не забыл о минувших катастрофах. «Ударить по Германии, но ни в коем случае не трогать Испанию и Италию. Нельзя попасться на удочку и вторгнуться в Италию (то есть в Рим и Неаполь), пока Германия еще сильна и способна оказывать серьезное сопротивление».
Карно возражал против наступления на Италию ценою ослабления границ с Испанией. Он полемизировал с Робеспьером-младшим, специально приехавшим в Париж для проталкивания идей своего протеже. Прав ли был Карно, написав вместе с капитаном Коленом, что «вмешательство Робеспьеров в военные вопросы безвозвратно отвратило от них организатора победы и обрекло их на погибель»? Может быть, предчувствуя сопротивление, Робеспьер-младший пригласил Бонапарта приехать в Париж, рассчитывая заменить им Анрио? Если это так, то можно предположить, что Революция меняла свои ориентиры. Во всяком случае, Бонапарт становится в глазах Конвента «человеком Робеспьеров», «планирующим для них военные кампании», как выразился один из комиссаров. Но почему его биографы не учитывают, что в июле 1794 года Бонапарт - уже видный генерал, пламенный патриот, доказавший свою преданность Революции? Не исключено, что он испытывал искреннюю симпатию к Неподкупному. Они не были знакомы, но их многое объединяло: суровая юность, замкнутость, гордость, преклонение перед Руссо. Разве не мечтали они оба о государстве, «где нет привилегий, где царит всеобщее равенство, не существует пауперизма, где нравы безупречны, а законы, выражающие волю всех, признаются и исполняются всеми»? Молодой офицер ни разу не высказался в поддержку Неподкупного. Что это, осторожность? Равнодушие к политике? Любопытно письмо, будто бы адресованное им 20 термидора Тилли и обнародованное Костоном: «Я был огорчен катастрофой, постигшей Робеспьера-младшего, которого любил и считал незапятнанным, но будь он даже моим братом, я собственноручно заколол бы его кинжалом за попытку установить тиранию». Подлинность письма сомнительна, однако образ Бонапарта, этакого сурового и неподкупного Сен-Жюста, как нам представляется, вполне достоверен.
В рассылке "Исторические анекдоты" я несколько выпусков посвятил освещению личности Наполеона, императора, полководца и человека. Теперь пришла пора показать венный гений Наполеона, воюющего корсиканца. Я не буду подробно освещать всю военную карьеру Наполеона, все его кампании и сражения. Старый Ворчун решил остановиться на наиболее интересных и характерных (с его ворчливой точки зрения) моментах военной истории нашего героя. За точку отсчета был взят Тулон.
26 сентября 1793 года из-под Тулона в Париж депутат Конвента от Корсики и друг Бонапарта Салицети пишет в Комитет Общественного спасения:
"Капитан Доммартен ранен, и мы остались без начальника артиллерии. Но случай нам чудесно помог: мы остановили гражданина Буонапарте, очень сведущего капитана, ехавшего в Итальянскую армию, и приказали ему заместить Доммартена".Так Наполеон оказался под стенами осажденного Тулона.
Тулон тогда считался одной из неприступнейших позиций в мире. Его подкреплял мощный англо-испанский флот и английская артиллерия. Командовал войсками Конвента генерал Карто, человек, совершенно невежественный в военном деле. Он важно встретил Бонапарта:
"Чем могу вам служить, гражданин?"Тот подал ему рапорт со своим назначением. Карто погладил свои усики:
"Опоздали. Нам больше никого не нужно. А, впрочем, милости просим: завтра мы сожжем Тулон, и вы разделите нашу славу, не трудясь".
Наполеон сразу понял, что ключом к Тулону является форт Эгийетт, что на Керском мысе, при выходе из Малого рейда в Большой. Три месяца он повторял всем, кто хотел его слушать:
"Надо взять Эгийетт, и восьми дней не пройдет, как мы будем в Тулоне".Но генерал Карто не желал его слушать. Однажды Бонапарт указал на форт Эгийетт на карте и воскликнул: На что генерал, подтолкнув соседа локтем, шепнул:
"Малый, кажется, не силен в географии".
Даже когда по настоянию депутатов Конвента, Гаспарена и Салицети, была решена атака на Эгийетт, Карто подозревал в этом измену и повторял, что Тулон вовсе не там. На это жена генерала заявила:
"Дай этому молодому человеку делать, что он хочет. Он больше твоего смыслит, ничего у тебя не просит и дает тебе отчет во всем. В случае успеха слава будет твоя, а за неуспех ответит он сам".
Вскоре Комитет Общественного Спасения объединил все силы Юга против Тулона и назначил вместо Карто опытного генерала Дюгоммье, который принял план Бонапарта.
В эти же дни Бонапарт наводил и порядок в революционных частях, превращая их в боеспособные силы армии. Здесь он выделил и приблизил к себе капитана Мьюрона, будущего аркольского героя, сержанта Жюно, будущего герцога Абрантесского, Мармона и Дюрока, будущих маршалов. Уже здесь, под Тулоном рождался его Главный штаб Великой Армии.
11 декабря генерал Дюгоммье отстоял на военном совете план Бонапарта: взять форт Эгийетт, обстрелять с Керских высот английскую эскадру и принудить ее к эвакуации обоих рейдов, чтобы гарнизоны остальных фортов потеряли надежду на флот, и тогда город будет сдан.
После трехдневной артиллерийской подготовки начался штурм Английского редута, ключа к форту Эгийетт. В час пополуночи 17 декабря начался штурм. Под проливным дождем и в темноте республиканцы тремя колоннами двинулись вперед. В темноте вся диспозиция была перепутана, и под встречным огнем часть войск с криком:
"Измена! Спасайся, кто может!" -рассеялась. Но работа Бонапарта с солдатами принесла свои плоды. Лучшие силы сплотились, и в три часа ночи редут, который республиканцы из-за яростного сопротивления прозвали Адским, был взят. Первым в амбразуру редута вошел Мьюрон, за ним - Дюгоммье и Бонапарт.
В этот день и сам Бонапарт проявил большую доблесть. Под ним была убита лошадь, а сам он получил штыковую рану в бедро, так что опасались, как бы не пришлось ампутировать ногу. Но в тот же день Бонапарт уже распоряжался установкой батареи на Малом Гибралтаре.
В пять часов утра республиканцы пошли в атаку и на сам форт Эгийетт, который англичане вскоре покинули. Сразу же после взятия форта Эгийетт Бонапарт заявил:
"Завтра, или, самое позднее, послезавтра, мы будем ужинать в Тулоне".В войске этому заявлению не поверили.
Но в тот же день с Керских высот начался обстрел английского флота, и коммодор Сидни Смит стал выводить свои корабли с обоих рейдов. Утром 18-го декабря республиканцы увидели, что гарнизоны покидают почти все остальные форты, а к вечеру из города началось настоящее бегство защитников. В девять часов на рейде взорвались два испанских фрегата, груженых порохом. В городе начались пожары - горели арсенал, главный военный склад, мачтовый и бочарный склады, а также двенадцать кораблей французского флота.
А республиканцы уже подходили к городу с веселыми криками и революционными песнями.
Скоро вся армия знала, что Тулон взят Бонапартом.
В Париже это постарались не заметить. Генерал Дюгоммье написал в военное министерство:
"Нужно его наградить и отличить; а если будут к нему неблагодарны, он сам найдет себе дорогу".
Как в воду глядел старый генерал!
К мнению генерала прислушались, и 6 февраля 1794 года Конвент утвердил производство Бонапарта в чин бригадного генерала от артиллерии. С новым назначением было сложнее. Огюстен Робеспьер, более известный как Робеспьер Младший, тоже был в Тулонском лагере и проникся к Бонапарту большой симпатией. Он звал Бонапарта в Париж, обещая через своего старшего брата командование внутренней армией. Но такое назначение означало прямое и непосредственное участие в Терроре, и Бонапарт отказался. Время показало, что он был прав. Тогда он получил назначение на мелкую должность инспектора береговых отрядов Итальянской армии.
После 9 термидора (27 июля 1794 года), когда его молодой друг был казнен вместе со старшим братом, Наполеон написал своим приятелям в Париж:
"Я был немного огорчен его несчастьем, потому что любил его и считал непорочным. Но если бы даже отец мой пожелал быть тираном, я заколол бы его кинжалом".
Вскоре это письмо сыграло роль одного из оправдательных документов молодого генерала. Дело в том, что после падения Робеспьера Террор не сразу закончился - шел термидорианский террор. Все доносили друг на друга, чтобы спасти свои головы, и обвиняли своих недавних друзей в измене, предательстве и прочих грехах. Вот и недавний друг Бонапарта Салицети подал донос, в котором Бонапарт обвинялся в сговоре с братьями Робеспьерами для предательства Республики в руки генуэзцев и роялистов.
12 августа Бонапарт был арестован по постановлению Конвента и отдан под суд. Через две недели он был оправдан, сыграло свою роль и упоминавшееся письмо, но в прежней должности его не восстановили. Бонапарта назначили командиром пехотной бригады в Вандее. Бонапарт, однако, не поехал к месту своего назначения, а стал наблюдать за дальнейшим развитием событий.
Помыкавшись в провинции, совсем обнищавший Бонапарт в мае 1795 года вернулся, наконец, в Париж. Но здесь он был никем, даже хуже, чем никем, он был опальным генералом Конвента, и все старательно избегали его. В сентябре 1795 года он был даже исключен из списка боевых генералов за свой отказ отправиться в Вандею.
(Продолжение следует)
Наполеон, прибыв в лагерь под Тулоном, нашел там войско, состоявшее большей частью из храбрых волонтеров, и ни одного генерала, достойного ими командовать. Генерал Карто, который выказывал роскошь и великолепие, малосовместные со строгими республиканскими правилами, был просто невежда. Покорение Тулона было ему не под силу, но он вовсе не хотел сознаться в своей решительной неспособности, и еще, напротив, в одном себе исключительно находил дарования, необходимые для совершения этого подвига. Эта-то смешная самоуверенность внушила ему тот знаменитый план атаки, вследствие которого он был отозван от занимаемого им места. План этот изложен был в следующих двух строчках:
«Начальник артиллерии будет три дня сряду громить Тулон, после чего я атакую крепость тремя колоннами и возьму ее приступом».
К счастью, что при этом странном и немногоречивом военачальнике нашелся простой офицер, молодой человек двадцати четырех лет от роду, который столько же превосходил своего генерала познаниями и военными способностями, сколько уступал ему в чине. При всей своей тогдашней незначительности и скромности он не мог, однако ж, скрывать презрения к большей части людей, на которых по дисциплине и регламенту должен был смотреть как на старших себя, но которые по совершенной своей неспособности могли только вредить республике. Это-то презрение и сознание собственного превосходства над всеми окружавшими внушили ему смелость противоречить своим начальникам, чтобы не допустить их до приведения в действие принятых ими мер, которые он считал пагубными. По случаю ежедневных споров Наполеона с генералом Карто жена главнокомандующего сказала однажды своему мужу: «Да дай же ты волю этому молодому человеку; он побольше твоего смыслит; ведь он ничего не просит; а реляции ты составляешь сам, так слава все-таки останется за тобой».
При самом прибытии в лагерь Наполеон, одаренный той быстротой и верностью взгляда, которые так были ему полезны на поле битв, тотчас постиг, что для овладения Тулоном его должно атаковать со стороны гавани, и указывая это место на карте, сказал: «Вот Тулон». Со всем тем ему стоило немалого времени заставить принять свое мнение, которое разделял с ним один только начальник инженеров; но и эта поддержка со стороны просвещенного офицера не могла еще победить глупого упрямства главнокомандующего. Наконец, в числе народных представителей нашелся человек, в котором было столько проницательности и дальновидности, чтобы предугадать в начальнике небольшого отряда артиллерии будущего великого полководца. Наполеон получил всю власть, нужную для успешного приведения в действие своих планов; Карто отозван, неприятели выгнаны из Тулона, и победитель, вспоминая впоследствии об этом первом торжестве своем, которым он был некоторым образом обязан доверенности к нему народного представителя, с благодарностью говорил: «Гаспарен (Gasparin) открыл мне дорогу».
Во время осады Наполеон подавал собой пример величайшего хладнокровия и редкой храбрости и не в одном совете обнаруживал свое искусство и знание дела: он доказывал их на самом поле сражения; солдаты столько же удивлялись его мужественному равнодушию в опасностях, сколько генералы обширности и быстроте его соображений. Под ним было убито множество лошадей, а сам он ранен в левое бедро так, что ему грозила опасность лишиться ноги.
Наполеон от природы столь мало был расположен к чистой теории и до того пренебрегал наукой исключительно умозрительной, что никогда не мог ни довольствоваться, ни ограничиваться ими. Изобрести и исполнить - были для него два действия, тесно связанные между собой; огромность его замыслов могла бы приводить его самого в затруднение, если бы он не сознавал в себе силы и воли, способных твердо и постоянно стремиться к их исполнению. Эта потребность деятельности была с ним неразлучна и смолоду развернулась в нем; он сохранил ее во всех обстоятельствах своей жизни, и умер, едва лишь стал лишен возможности удовлетворять ее, едва лишь сила его воображения, исполнившая Европу гигантскими созданиями, была вынуждена действовать сама на себя.
Такую беспрерывную деятельность Наполеон прилагал не к одним важным делам; по требованию обстоятельств он вникал даже в мелочи и не считал унизительным для своего высокого ума исполнение, в случае нужды, самых простых механических работ. Так, во время осады Тулона, находясь однажды на батарее в ту самую минуту, когда один из канониров был убит, он тотчас же схватил банник и сам раз двенадцать кряду зарядил орудие. От этого он заразился сильной накожной болезнью, которой был подвержен убитый канонир, и эта-то болезнь, сделавшись опасной, была причиной худощавости Наполеона во все продолжение войн в Египте и Италии; он освободился от нее не прежде, чем вступил на престол, и обязан своим излечением Корвизару.
Не все начальники Наполеона были так завистливы и так неспособны, как Карто. Напротив, генералы Дютель (Dutheil) и Дюгоммие оказывали ему высокое уважение, которое люди высшего звания редко имеют к подчиненным. Это было следствием огромного и неоспоримого превосходства его познаний и способностей. Дюгоммие удивился, когда Наполеон по взятии Малого Гибралтара, одного из укреплений Тулона со стороны моря, с пророческой уверенностью сказал ему: «Ступайте, с Богом, отдыхать; мы уже взяли Тулон; вы послезавтра в нем ночуете». Но это удивление перешло в совершенный восторг, когда предсказание исполнилось в точности. В завещании своем Наполеон не забыл генералов Дютеля и Дюгоммие, как не забыл и Гаспарена. По взятии Тулона Дюгоммие ходатайствовал перед Комитетом общественной безопасности о награждении Наполеона чином бригадного генерала: «Наградите и повысьте этого молодого человека, - писал он, - потому что если вы будете к нему неблагодарны, то он возвысится и сам собой».
Народные представители уважили это ходатайство; новоиспеченный генерал назначен в итальянскую армию, под начальство Дюммербиона, и сильно содействовал взятию Саорджио и успехам сражений Танарского и Онейльского.
Наполеон, несмотря на то, что был привержен к партии ревностных республиканцев, которые употребляли уж слишком ужасные меры, умел силой своего гения стать выше современных страстей и понятий и при всем влиянии революционной горячки сохранить благоразумную умеренность и строгое беспристрастье, которых не могли поколебать смуты тогдашнего времени. Оттого-то и употребил он все свое влияние и всю свою власть на защиту своих политических противников от гонений и на спасение кинутых бурей на французские берега эмигрантов, в числе которых находилось и семейство Шабрильан. Когда месть Конвента, преследуя южных федералистов, постигла марсельского купеческого голову и богатейшего из тамошних негоциантов, восьмидесятичетырехлетнего старца Гюг (Hugues), Наполеон был до того поражен этим, что впоследствии сказал: «Право, мне показалось тогда, что пришло время светопредставленья!»
Несмотря на отвращение к подобным варварским поступкам, Наполеон судил, однако ж, хладнокровно о кровавых властителях той страшной эпохи. Это свидетельствуют его «Записки», писанные на острове Святой Елены.
Видно, что Робеспьер младший, бывший тогда народным представителем при армии, понял, подобно Гаспарену, великого человека и чистосердечно удивлялся его гению. Он употребил все свое старание, чтобы уговорить его отправиться с ним вместе в Париж, куда Робеспьера отозвали незадолго до девятого термидора. «Если бы я решительно не отказался от этой поездки, - говорит Наполеон, - кто знает, куда бы повел меня мой первый шаг и какая бы иная судьба ожидала меня!»
При осаде Тулона Наполеон встретил Дюрока и Жюно: Дюрока, который только один пользовался его дружбой и полной доверенностью, и Жюно, которого он заметил по следующему случаю:
По прибытии в Тулон начальнику артиллерии понадобилось во время построения батареи написать что-то на самом месте производства работы; он потребовал сержанта или капрала, который бы был грамотен и мог стать на ту пору его секретарем. Сержант не замедлил явиться и едва окончил продиктованное письмо, как ядро ударило в батарейный вал и засыпало бумагу землей. «Ладно, -
сказал сержант-секретарь, - мне не понадобится песку».
Этим сержантом был Жюно; такого доказательства мужества и хладнокровия было уже достаточно в глазах Наполеона, и он впоследствии возвел Жюно на высшую степень военных достоинств.
Взятие Тулона, которым были обязаны молодому Бонапарту, не могло, однако, избавить его от придирок и нападок со стороны комиссаров Конвента, которые были в то время не расположены ко всем вообще военным начальникам. Декрет, оставленный без исполнения, потребовал было Наполеона к ответу за некоторые меры, принятые им по случаю укрепления Марселя, а один из представителей, недовольный твердостью его характера и неготовностью исполнять его требования, решился произнести против него приговор, столь часто гибельный, но на этот раз оставшийся, к счастью, без последствий, приговор, лишавший Наполеона покровительства законов.
Мы уже имели случай сказать, что не все народные представители, бывшие при южной армии, показывали неприязненное расположение к Наполеону. Между ними один, женатый на прекрасной и любезной женщине, обласкал его как нельзя больше и предоставил ему в своем доме все права близкого знакомого. Наполеон воспользовался этой доверенностью и даже едва ли не употребил ее во зло, если судить по некоторым не очень скромным словам «Записок», писанных на острове Святой Елены, где сказано, что жена представителя была столько же хорошо расположена к молодому артиллерийскому генералу, как и ее муж, который один из первых обратил на него внимание Конвента в эпоху тринадцатого вендемиера.
Наполеон, сделавшись императором, снова встретился со своей хорошенькой знакомкой. Время и несчастье изменили черты ее лица, или, лучше сказать, не оставили на нем и следов прежней красоты, пленившей некогда Наполеона. «Почему же, - сказал ей император, - почему же вы не прибегли к посредничеству наших общих ницских знакомых, чтобы представиться мне? Многие из них занимают теперь важные должности и всегда имеют ко мне доступ». - «Ах, ваше величество, - отвечала она, - мое знакомство с этими господами прекратилось с той самой поры, как они стали знатны, а я несчастна». В то время она была вдовой и в крайне бедном положении. Наполеон исполнил все, о чем она его просила.
Припоминая об этой любовной шалости, Наполеон сказал:
«Тогда я был еще очень молод; гордясь моим маленьким успехом, я старался отблагодарить за него всеми зависевшими от меня средствами; и вот вы увидите, до чего может дойти злоупотребление властью, и от чего зависит иногда жизнь людей. Раз, прогуливаясь с женой моего приятеля, представителя, по линиям нашей позиции близ Мендского ущелья, мне вдруг пришло в голову показать ей небольшое сражение, и я приказал произвести атаку на неприятельские аванпосты. Правда, случилось так, что мы остались победителями; но, тем не менее, дело было очевидно бесполезное; атака сделана без всякой нужды, а все-таки стоила жизни нескольким человекам. Вспоминая об этом, я всякий раз жестоко упрекаю себя».
События девятого термидора остановили на короткое время Наполеона на поприще, начатом с таким блистательным успехом. Сношения ли его с Робеспьером младшим навлекли на него подозрения, или завистники его рождающейся славы рады были воспользоваться каким бы то ни было предлогом, чтобы погубить его, то ли, другое ли, только он был отрешен от должности и арестован по приказанию Албитта, де Лапорта и Салличети, которые вменили ему в преступление поездку его в Геную, исполненную по предписанию их же предместника, Рикорда.
Объявленный недостойным доверия армии и потребованный к ответу перед Комитетом общественной безопасности, генерал Бонапарт не захотел беспрекословно покориться подобному приговору. Он тотчас же послал ноту к представителям, велевшим было задержать его, и в этой ноте уже проглядывал тот высокомерный, сильный, сжатый слог, который впоследствии так легко было заметить и которому удивлялись во всех его речах, во всех его письмах. Вот некоторые отрывки из этой достопримечательной бумаги:
«Вы отрешили меня от должности, арестовали и объявили человеком подозрительным.
Вы обесчестили меня без суда, или осудили, не выслушав.
В государстве во время революций бывает только два разряда людей: подозрительные и патриоты...
К которому разряду хотят причислить меня?
Не с самых ли первых дней революции я придерживался ее начал?
Не меня ли видели во всегдашней борьбе то с врагами внутренними, то, по званию воина, с врагами внешними?
Для республики оставил я мою родину, утратил достояние, потерял все.
Потом, я не без отличия действовал под Тулоном и заслужил в бытность при итальянской армии часть лавров, пожатых ею при Саорджио, Онелья и Танаро...
При открытии Робеспьерова заговора я вел себя как человек, поступающий в духе правил.
Следовательно, нет возможности оспаривать у меня название патриота.
Что ж, не выслушав, объявляют меня подозрительным?
Патриот, невинный, оклеветанный, я все-таки не ропщу на меры, принятые против меня комитетом.
Если бы три человека объявили, что я сделал какое-нибудь преступление, я бы не мог роптать на приговор присяжных, осудивших меня.
Неужели же представители должны ставить правительство в необходимость поступать и несправедливо, и несогласно с видами политики?
Выслушайте меня; отстраните прижимки; возвратите мне уважение патриотов.
И тогда, через час, если злым людям нужна моя жизнь... пожалуй... я так мало дорожу ею, я так часто ею пренебрегал... Да! одна только мысль, что жизнь эта может еще быть полезна отечеству, дает мне твердость переносить ее».
Эта простая, но благородная и возвышенная речь заставила представителей рассудить о том, что они имеют дело с человеком, одаренным большими способностями и сильным характером, и, следовательно, должны отказаться от всякой надежды попрать его своим самовластием и преследованиями, не подвергая вместе с тем себя сильному и продолжительному сопротивлению с его стороны. И потому, соглашая требования своего честолюбия с благоразумной осторожностью, Албитт и Салличети, согласясь с генералом Дюммербионом, временно отменили произнесенный ими приговор и возвратили свободу генералу Бонапарту, «которого военные дарования и познание местностей, - сказано было в отданном ими приказе, - могут быть полезны республике».
В это время оборот дел по случаю происшествий термидора был причиной, что управление военным комитетом перешло в руки старинного артиллерийского капитана Обри, который перевел Наполеона в инфантерию и назначил его действовать в Вандее. Справедливо обиженный таким распоряжением и сознавая в себе способности, которых не хотел употребить на столь невидном поприще, Наполеон по прибытии в Париж не замедлил представить о сделанной ему несправедливости на рассмотрение военного комитета и говорил с большим жаром и пылкостью. Обри остался непреклонным; он сказал Наполеону: «Вы еще молоды; надо уступить старшим». На это Наполеон возразил:
«На поле битв стареют скоро, а я сейчас только с этого поля». Должно заметить, что президент комитета никогда не бывал в сражении.
Столь твердый и колкий ответ не только не смягчил, но еще более подстрекнул упрямство Г. Обри. Он никак не хотел изменить сделанного им назначения, а Наполеон предпочел быть скорее отставленным от службы, чем уступить несправедливости.
